Солдат Победы

С творчеством В. Александрова, проживающего в Санкт-Петербурге, читатели «Красной звезды» уже знакомы по его публикации «Последний бой капитана Бокатого» в № 41 «Красной звезды» от 19 апреля с. г. Когда мы сообщили автору по телефону, что готовится к печати его рассказ о другом фронтовике, Виталий Владимирович произнес: «Обязательно приеду в Запорожское, постараюсь разыскать сына моего героя – Василия и вручу ему экземпляр газеты».

Мы шли глухой лесной дорогой, меся сапогами талый снег. Идти было тяжело. На сапоги налипали огромные глыбы грязи, которую постоянно приходилось стряхивать. Мой напарник Васька Маслов потащил меня на этот глухариный ранний ток, чтобы показать, как охотятся «члены правительства». Территория-то – правительственной дачи! Мы шли, как в бездну. Ночью дорога была едва видна среди огромного окружающего ее со всех сторон черного леса, создавая иллюзию сплошного мрака.
Шли уже больше часа, но конца этой темени не было видно. Такая нелюдимость мне уже порядком надоела, да и усталость давала себя знать. Пот прошибал такой, что казалось, будто я плыву.
– Васька, расскажи что-нибудь: как ты воевал, где? Да не молчи ты!
– Нечего рассказывать.
– В тылу был или на передовой?
– Это я-то – в тылу? Твою мать… А где же я тогда 6 тяжелых ранений и 4 контузии заработал – в совхозе на конюшне, что ли?
– Да ты не сердись. Знаю, что ты воевал, но мне действительно интересны рассказы настоящих фронтовиков. Я каждому из них готов в пояс поклониться.
Фронтовики не любят рассказывать о войне. Видать, груз пережитого у них настолько тяжек, что одно мысленное воспоминание об этом заставляет их интенсивно напрягать все тело, а челюсти сжимаются на замок.
В тягостном молчании продолжали путь.
– Вась, а далеко еще?
– Да вроде близко…
Но охота не состоялась. Мы постояли 20 минут, прислушиваясь, не «шуршит» ли где глухарь, но лес был нем. Идти обратно оказалось не легче, но начало прояснивать. Я злился, что Васька так оплошал, а он, видать, и сам чувствовал это.
– Не сердись, Владимирович. 4 штуки здесь пело. Неужели выхлестал их Лёнька-егерь?
В молчании мы прошли еще какое-то время. Стало светло. Запели птички. Начинался лягушачий концерт на болотинах, на полях забормотали тетерева. Мне было жутко обидно за потерянную ночь и угробленную охоту.
– Ты знаешь, я ведь не отсюда родом, – вдруг сказал Васька. – Я карел. В армию меня не забирали. Пошел сам. Мы жили в деревне Михайлово, недалеко от Олонца. В сорок первом мне только 16 лет исполнилось. Когда финны начали подходить в Олонцу, я добровольно вступил в батальон «Олонецкий комсомолец». Набралось нас, гавриков, из деревень 367 человек. На всех выдали нам в Олонце 9 винтовок, но без патронов. Стали спрашивать – как быть остальным? Военком добрым голосом «посоветовал» добыть каждому оружие в бою и отправил нас на оборону Свири.
В полном смысле слова, в бой шли с дрекольем, камнями – кто что успел схватить, так как в бой нас бросили прямо с марша еще с какой-то кадровой частью. Как потом оказалось – с погранцами.
Винтовкой я разжился почти сразу, так как упал убитый рядом бежавший красноармеец. В горячке боя почти на лету схватил у падающего винтовку и бросился вперед за своими. До позиций финнов мы не добежали, как услышали финское «хелла ксюен», и финны пошли в контратаку.
Помню, что одного финна я застрелил, а другого заколол штыком в тот момент, когда он навалился на безоружного паренька из нашего батальона. Паренек, которого я спас, сразу же «отоварился» автоматом убитого финна. Автоматы нам вообще были тогда в новинку.
Я хотел броситься вперед, но услышал удивленный возглас паренька: «А где же наши?». В горячке боя мы не обратили внимания на то, что бой сместился влево, к Свири. Оглянувшись назад, я увидел, что поле сзади все покрыто убитыми нашими ребятами, среди которых зеленели формой кадровики-пограничники и виднелись серые мундиры финнов.
Это нас так ошеломило, что мы, слабо соображая, пошли не вперед, а назад – опять в бой. При подходе к берегу увидели, что вдоль него сплошь – серо-пепельные мундиры, среди которых изредка выделялись мундиры черные. Как потом узнал у погранцов, это были немцы. Мы повернули назад и, пригибаясь, побежали влево, вдоль Свири. Вскоре увидели наших, отбегающих вдоль берега. Их было человек 40. Подбежав, я спросил у военкома, которому помогали перевязывать левую руку около плеча: «Где же остальные?».
– А ты не видишь – где? – зло сказал военком. – Вон лежат, всё устлали. Давайте, ребята, к Свири, и плывите на ту сторону, там наше спасение. Здесь останемся – через 15 минут всех перестреляют!
Мы помогли спустить военкома с крутого берега и пошли к воде. Посмотрел я на воду, и странно мне стало: по ней плыло «сало». Стрельба вверху опять усилилась, а затем начали палить по нам сверху. Автоматные очереди и одиночные выстрелы финнов били, как горох в барабане. Рядом со мной стали падать бойцы.
– В воду! Плывите! – закричал военком.
Двое солдат помогли ему сойти в реку, но тут же были срезаны выстрелами.
Бросив винтовку и автомат, мы с соседом ринулись в воду. Одновременно с нами еще человек 15. Одежда намокла, пришлось нам в воде раздеваться. Ну и нахлебались мы! Я смог стянуть только один сапог да куртку. Вода просто обжигала, сознание стало мутиться. Уже у самого берега я пошел ко дну.
К моему счастью, было уже мелко. Оттолкнувшись, через несколько взмахов почувствовал под ногами дно, встал и пошел к берегу. Вот тут, у самого берега, меня шлепнула пуля в правое плечо, я упал, но сосед подбежал ко мне, помог подняться и добежать до кустов. Оглянувшись назад, я увидел, что только 6 человек выходят из воды и некоторые тут же падают.
Немцы с финнами опять открыли по нам ураганный огонь. Пока мы плыли, они не стреляли, думали, что в ледяной шуге все утонем, но теперь отводили душу. К тому же мы с трудом выходили на берег и двигались медленно.
К счастью, уже смеркалось, и мы двинулись от берега вглубь. Уже в темноте набрели на избушку, в которой горел свет. Войдя, увидели еще троих наших, один из которых был тяжело ранен в грудь, ночью он умер. Где наши, где враг, мы не знали, так как хозяйка сказала, что днём у них были финны, забрали хлеб, убили двух кур – единственных и ушли. Посоветовавшись, мы вдвоем решили идти домой, там сориентироваться и искать нашу армию. Двое других солдат приняли решение на лодке спуститься вниз по реке, надеясь натолкнуться на своих.
Идти надо было лесом, почти напрямую километров 25-30. По дороге идти опасно, так как везде были финны. Плечо горело огнем под бинтами. На болоте набрали чистого мха и засунули мне под бинты. Часа на два стало легче, но начала опухать рука. На третий день мы вышли к заброшенному лесопункту и там обнаружили санитарный батальон, кто их туда затащил – непонятно. Здесь мне вытащили пулю, и я две недели отсидел под надзором врачей. Стало легче, но меня не отпускали.
Рана почти затянулась, однако рукой было не пошевелить. Я упросил врача отпустить меня домой. Он согласился, но велел, если встречу нашу часть, сообщить командованию о госпитале, так как продуктов у них уже не было, а раненых – больше 150 человек, все лежачие.   6 человек посылал военврач в Олонец, но, видать, ни один не дошел.
Я был местным, и это обстоятельство склонило его отпустить меня. Мне перебинтовали заново плечо, и я отправился. Места знал хорошо, так как ходил в этот район на тетеревиные и глухариные тока.
Однако из-за сильной слабости и голода только на третьи сутки вышел к своей деревне и обомлел: на месте деревни стояли печные трубы и до сих пор дымились кое-где головешки. Подойдя к своему дому, сел в каком-то отупении на землю и молча глядел на пепелище дома, где родился, вырос и где жила моя семья. Единственная мысль тогда сидела в голове: это что такое – сон, наваждение? Никогда не мог представить, что с моим домом может что-то случиться.

(Окончание следует)

№ 43 (11608) от 24 апреля 2014 года

Рассказать друзьям: